От редакции: Сегодня мы начинаем публиковать главы из недавно вышедшей книги известного сибирского кинооператора-документалиста Евгения Алексеевича Корзуна «Кинохроникер» о его работе в 60-х годах прошлого века на Крайнем Севере. Надеемся, что живое повествование автора о людях и природе этого сурового края не оставят читателя равнодушным.
Первое свидание с Арктикой
Мое знакомство с Крайним Севером произошло в апреле 1960 года на Таймыре. Киношная судьба забросила меня в Заполярье за 69 параллель. Это было потрясающее, ни с чем не сравнимое впечатление. Тяга бывать в тех местах осталась на всю жизнь. Я восемь раз забирался в Арктику. Прошел весь Северный морской путь от Певека до Мурманска. Приземлялся в архипелагах Северная Земля и Медвежьи острова, кочевал с оленеводами по таймырской и колымской тундре. Снимал в свирепые морозы бурильщиков, разыскивающих нефть на Таймырской земле. Бывал на тех широтах во все времена года: в полярную ночь с волшебными северными сияниями и леденящими ветрами, в бесконечный летний день, с незаходящим солнцем и миллионами комаров. В общем, Север знаю не из рассказов очевидцев, а испытал его на собственной шкуре и скажу: снимать в экстремальных условиях – не мед пить!
Первый раз в Арктике. Даже сказать страшно! Глазам своим не верил, что стою на берегу Ледовитого океана. Это было в августе 1960 года на острове Диксон в Карском море. Серые мокрые дни, похожие один на другой. Черные угловатые камни всех размеров повсюду. Одноэтажные и двухэтажные бараки, стоящие в каком-то хаотичном беспорядке. Улицы грязные, слякотные, с торчащими из-под земли камнями. В общем, столько романтичных мечтаний об Арктике, и в результате такая будничная реальность… Но все-таки Арктика!
Через несколько дней жизни и работы на острове разнеслась весть о том, что скоро к Диксону подойдет ледокол «Ленин», первое судно на атомном топливе. Это был его пробный рейс после ходовых испытаний. Ледокол на Диксоне ждали, но говорили о нем с оттенком какой-то секретности, что ли. И наконец-то в туманной дымке появился, теперь уже позабытый, силуэт первого атомохода. Он встал на якорь довольно далеко от острова. На атомоход никого не пускали. Нам все-таки разрешили посетить судно, снять его стоящим на рейде. Нас встретил капитан Павел Акимович Пономарев, начавший свой профессиональный путь еще в начале двадцатых годов. Мы ходили по палубам, поднимались на мостик, разговаривали, душа была переполнена через край. Я до сих пор вижу картину нашего пребывания на ледоколе. Надо понять то время, то отношение, к окружавшим тогда нас ценностям…
Где-то во второй половине семидесятых годов меня занесло в Заполярье, в Дудинку. Стоял декабрь с оттепелями и частой пургой. К двенадцати часам дня ночное небо в его южной части розовело, как будто обещая рассвет, но каждый раз быстро гасило зарю, не дав ей разгореться. Город и окрестная тундра снова погружались в полярную ночь. Морской порт в тысячах огней. Прожектора, установленные на портальных кранах, то и дело поворачивались, освещая маршрут поднятого груза. Казалось, что это живое существо во вселенской тьме, а стрелы кранов, словно смычки в симфоническом оркестре, выводят свою, им только ведомую, музыку. Можно сколько угодно смотреть и смотреть…
Я прошел по трапу на борт судна. При входе меня встретил висящий на переборке большой портрет, написанный маслом. На нем был изображен человек в морском кителе с нашивками на рукавах, множеством орденов и медалей. Лицо моряка-орденоносца показалось мне знакомо. Пока шел к каюте капитана, эта мысль не оставляла меня, но я так и не мог припомнить, кого напоминает это колоритное лицо. В каюте капитана у меня разговор был короткий, и на прощание я признался, что человек на портрете уж очень похож на кого-то из моих знакомых. Капитан разъяснил:
– Это Павел Пономарев, знаменитый капитан. Он первый принял атомоход «Ленин», провел судовые испытания и пустил его в жизнь. Наше судно носит его имя.
На шхуне «Нерпа»
После съемок на атомоходе мы искали материал, который бы по фактуре своей был экзотичным и содержательным. Выбор был невелик: полярные станции, полярная авиация, ледовая проводка судов. Эти темы все-таки иногда освещались. А тут у стенки диксонского морпорта мы увидели небольшое по морским меркам суденышко. Это была парусно-моторная шхуна «Нерпа» архангельской приписки. Выяснили, что на ней в арктических водах охотники промышляют белух. Это то, что надо! Мы пошли разговаривать с капитаном этой шхуны. Он без всяких колебаний принял нас на борт. Ранним утром шхуна отвалила от диксонского пирса и взяла курс к месту промысла. «Нерпа» ходила вдоль берегов Таймыра, охотники высматривали добычу. Поморы издревле занимались этим промыслом. Раньше из белух топили жир, делали свечи, все добытое шло в дело, а в наше время этому жиру, говорят, находят применение в парфюмерии. На шхуне народ был грубый, горластый, матерщинный и прямолинейный. Первые два дня мы ходили впустую, охоты не было. Уже все истории, анекдоты, приключения из своей и чужой жизни были рассказаны друг другу на десять рядов. Истомившаяся душа требовала деятельности или развлечения. Мне эта обстановка все время что-то напоминала… Потом я понял. Наверное, вот так же маялись бездельем пираты, когда долго не было «работы». Наша шхуна очень напоминала пиратское судно.
Высокие мачты с гиками, парусами, канатами, шкотами, выбленками и прочей оснасткой; постоянно смотрящий в бинокль охотник, который выглядывал в морской дали фонтанчики плывущих белух. Но их, к сожалению, все не было.
На судне две женщины. На них с желанием и некоторой надеждой устремлены все мужские глаза. Обе женщины плотно заняты и в нерабочее время. Большинство мужчин жили с мечтой о будущих ласках на берегу после морской страды. Одной женщине, наверное, было не больше тридцати, другой чуть-чуть за сорок. Молодая убирает в каютах комсостава, накрывает стол в кают-компании, та, что старше, – кок. Тогда я для себя ее определил как пожилую. Молодая по долгу службы хозяйничает в каюте капитана, невзрачного, можно даже сказать, плюгавого мужичонки. Он, пользуясь своей властью и каким-то неписаным законом, на зависть команде, проводит с ней время в неформальной обстановке. К ней, вроде, никто не должен больше прикасаться, кроме хозяина главной каюты, но, по всей видимости, ей приходилось уступать еще одному-двум-трем проворным и настойчивым охотникам. Участники этого действа делали вид, что ничего подобного не происходит. Другие, не без зависти, на это реагировали по-разному…
К пожилой никто не приближался, наверное, это было опасно, потому что она общалась с главным механиком, мужиком крупным и басистым. На судне человека, занимающего эту должность, называют «Дед». Она себя держала довольно независимо. В общем, у них сложилась «крепкая судовая семья», хотя у механика наверняка было свое береговое семейство.
Наша шхуна продолжала блуждать вдоль серых берегов Таймыра. После обеда команда обычно спускалась в кубрик подремать, перекинуться в картишки. Я увидел, что два охотника стоят наверху в центре кормовой надстройки и как-то заговорщицки наблюдают за нижней частью палубы. Потом я узнал, что один из них случайно засек, как молодая «нырнула» в каюту капитана. Они махнули мне рукой, дескать, поднимайся к нам. Я поднялся, но там ничего не происходило. Один тихонько сказал: «Стой и смотри…»
Через какое-то время внизу медленно приоткрылась дверь каюты капитана, оттуда высунулась женская голова. Убедившись, что на палубе никого нет, женщина вышла из каюты и, поправляя волосы, пошла к левому борту. Сверху, словно из уличного радиодинамика, раздался простуженный голос охотника. Он заорал: «С легким паром! Ха-ха-ха-ха!»
Время шло, однажды зазвучал сигнал «боевой» тревоги. В старинные времена на парусных судах в таких случаях подавались две команды: «Свистать всех наверх! По местам стоять!»
Из каюты выскочил капитан, тут же на мостике появился старпом. Они вместе с вахтенным штурманом в бинокли старались определить, сколько особей составляет стадо. Вот тут я убедился, что морские охотники похожи на пиратов, что в них живет пиратское нутро. Быстро, но без суеты и лишних движений команда захвата снаряжалась к «бою». Сетки в вельбот, карабины за спину. Вельбот мгновенно был спущен на воду. Охотники делали все четко и без разговоров, каждый знал свое место. Чистые пираты! Такая же ожесточенность, жажда успеха в деле. На море была небольшая зыбь. Вельбот то поднимало к верхней кромке палубы, когда легко можно поставить ногу на банку, то опускало его вниз. Если прыгнешь в вельбот, уходящий вниз, можешь сломать ногу. Надо точно в долю секунды, когда вельбот наверху, вскочить в него. Охотники делали это просто ухарски.
Обычно зашедших в небольшую бухту белух запирали поставленными стальными или капроновыми сетками. Затем пугали их разными способами, а они, убегая от преследования, попадали в сетки и становились добычей. На этот раз сетки, поставленные в узком выходе из бухты, не доставали дна. Там, видимо, было углубление, в общем, лазейка. Я с высоты скалистого берега наблюдал, как белухи затравленно, нервно ходили кругами по бухте, чувствуя опасность. Вдруг большинство особей, нырнув, исчезло. Сначала я думал, что нырнувшие белухи находятся на глубине, где их не видно. Время шло, они должны были появиться на поверхности воды, чтобы вздохнуть, но их не было. Только три оставшиеся продолжали ходить кругами. Скорее всего, одна из нырнувших белух увидела пространство между сеткой и дном. Она повела за собой все стадо к этой лазейке, и все оказались на воле. Почему не пошли с ними эти трое, не знаю. Когда обнаружился побег, поднялся такой яростный мат с колоритными жестами, взглядами, что мне казалось, охотники сейчас друг друга перестреляют.
Несчастных белух стали загонять в сети. Видел, как одна пошла на сетку, проскочила ячейку, но ее широкий хвост, как у всех китов, не дал ей уйти. Сначала она рванула ловушку, та была прочна, и белухе оказалась не под силу. Тогда она развернулась в обратном направлении, ее голова вошла в соседнюю ячею. Белуха начала так биться, стараясь высвободиться из стальных пут, что над сеткой образовался клокочущий водяной бурун. Это продолжалось, пока у белухи не кончился запас воздуха, а всплыть на поверхность ей не позволила сетка… Наблюдать, как мучится и умирает живое существо, – зрелище не из приятных…
Мне казалось, что охотники испытывают чувство удовлетворения от того, что белуха наконец-то поймана и «успокоилась». В конце концов, это порождает черствость, ожесточенность, грубость. Не зря же у меня возникло чувство схожести этих людей с пиратами до того, как увидел их в деле. Две оставшиеся никак не хотели идти в сетку. Может быть, погибающая белуха подала сигнал опасности, беды? Охотник с карабином сначала застрелил одну белуху, потом другую. Вельбот вошел в бухту, охотники зацепили добычу за хвосты и отбуксировали к шхуне.
Когда я появился на судне, животные уже висели головами вниз. С них во всю длину тела снимали полосы жира. Охотники большими ножами, заточенными у каждого на свой манер, орудовали профессионально и споро. На них были резиновые костюмы, обильно обрызганные кровью. Палуба тоже была вся в крови, будто здесь только что произошла поножовщина…
Через несколько дней парусно-моторная шхуна «Нерпа» снова подошла к Диксону. Промысловикам нужно было получить почту, кое-что купить, высадить нас. Затем их путь лежал на запад. Они одни без помощи ледокола прошли Карское море, двигаясь сюда, к Диксону, так же вернулись обратно.
Главы из книги кинодокументалиста Евгения Корзуна «Кинохроникер».
Арктика с неба
Во второй раз я добрался до Диксона, снимая спецвыпуск «Корабли» как автор-оператор. Речь шла о кораблях в небе и на море. О кораблях на море я начал снимать в Игарке, где суда со всего света грузились сибирским лесом. В те времена Игарка была большим международным морским портом. От стоящих в небольшой енисейской протоке океанских сухогрузов впечатление непередаваемое! В открытом море, на фоне бесконечного пространства, морские суда кажутся букашками, ползущими по огромному пространству, а в Игарке, в узкой протоке Енисея, среди плоских тундровых берегов эти морские букашки становились великанами. Речной трамвайчик, проходя мимо якорной цепи такой громадины, смотрелся игрушкой. Суда создавали несоразмерную действительность, к которой я так и не привык, так сказать, не адаптировался. Потом перебрался на побережье Ледовитого океана. Я снял эпизод погрузки кораблей сибирским лесом, там продавали за границу только пиломатериал. Попал в гости на голландское судно и там резко ощутил разницу между российским и европейским человеком, которому до сих пор мы заглядываем во все возможные места, хотим походить на них, восторгаемся всем, что связано со Старым Светом. Совсем не спорю, что в Европе есть на что посмотреть. Нас пригласили в кают-копанию, обстановка предельно простая. На столе стояли банки с пивом, их количество соответствовало числу садившихся за стол, несколько пачек сигарет и несколько зажигалок – всё! Я глянул «на угощение», содержимое которого меня резануло, ей богу! Мне представилось, как бы русский человек встречал иностранца, пригласив его в гости. Неужели тремя зажигалками? Они, видимо, так экономно воспитаны, у них так принято. У нас, когда соседи по гаражу садятся отметить покупку новой резины для «Москвича» или «Жигулей», стол накрыт несравнимо богаче и вкуснее – мы же русские люди! Бедная, скупая, прижимистая Европа! Люблю русское хлебосольство, желание угостить, отпотчевать и отправить домой гостя навеселе!
Далее мой путь лежал на северную оконечность азиатского материка, омываемый водами Карского моря. На острове Диксон располагался штаб ледовых проводок западного сектора Арктики. По приезде пошёл в этот штаб и попросился в полёт с экипажем самолёта на ледовую разведку. Такие разведки постоянно ведутся во время летней навигации, хотя слово «лето» для Арктики звучит несколько условно, что ли. Те же льды, холод, может идти снег и т. д. С экипажем самолёта на ледовую разведку вылетает опытный капитан-наставник. Он определяет с воздуха, где целесообразнее вести суда, передавая в штаб свои рекомендации. Мне повезло с экипажем самолёта, на борт которого попал. Они тоже были рады моему появлению. Для них я был, в какой-то мере, развлечение! Все стали принимать участие в киносъёмке: подсказывать, советовать… Я видел живой интерес к моей работе. Мне тоже было чрезвычайно интересно, я в разведке, хоть и ледовой, был впервые…
Ледовая обстановка в то лето складывалась очень тяжёлой. Расстояние между азиатским материком и архипелагом Северная Земля всего 50 км. Этот пролив носит имя Бориса Андреевича Вилькицкого, исследователя Арктики, первооткрывателя архипелага Северная Земля. Пролив был забит паковым льдом. Караваны судов, столпившись, стояли у западного и восточного входов в пролив, не имея возможности двигаться. При таком сжатии льда движение даже с ледоколом очень опасно. Возможность получить повреждение или пробоину было весьма высоким. Когда подует южный ветер, снимет сжатие и даст судам возможность следовать по проливу, никто не знал.
Арктическое лето короткое, ждать времени нет. Вопрос о продвижении караванов стоял очень остро. От нашего и других полётов ждали рекомендаций для проводки остановившихся судов.
Во все времена в этих широтах ветер и лёд диктовал свои условия. В наше время каждое судно имеет могучий двигатель, позволяющий маневр во льдах, и то без ледокольной брони чувствует себя в Арктике неуверенно, если не сказать, порой беспомощно. А каково было тем древним мореходам на кочах во льдах под парусами? Сейчас даже невозможно себе представить, как могли рискнуть сунуться в Арктику. Они ежегодно ходили от Архангельска до Таймыра и дальше, а однажды целая колония русских поморов навсегда ушла на восток аж до Индигирки и там осталась, поселившись в устье небольшой реки, впадающей в Индигирку, а это поселение получило название Русское Устье. Поморы возили хлеб в Мангазею, а оттуда мягкую рухлядь. Спустя время, город Мангазея исчез, только остались романтические воспоминания о древнем заполярном поселении русских людей.
«…и пришли на енисейское устье во Петрово заговенье, – читаем мы в грамоте 1616 года. – И устье де енисейское занесло от моря льдом, а лёд был в толщину сажен 30 более. А падает до Енисея в морскую губу Студёного моря, которым ходят немцы из своих земель кораблями ко Архангельску городу. А проход к енисейскому устью есть. И стояли они на енисейском устье за льдом недель пять… был без пристани ветер с сиверу и хотели было назад воротитца. Да как потянул полудённый (южный) ветер и тем ветром лёд из устья отнесло в море».
Мы летели над океаном зигзагообразно с юга на север. Не знаю у кого как, а у меня при виде бесконечной, неоглядной дали воды, уходящих льдов к дугообразному горизонту, возникало чувство восторга! Своими глазами видишь, что Земля имеет округлую форму! Казалось, что океан – это громадное живое существо. Он бывает дик и страшен, непередаваемо прекрасен! Его боятся, но вновь к нему возвращаются, к нему тянет, ему признаются в любви… На контровом освещении, глядя сверху, возникали дивные абстрактные «полотна», исполненные самой природой. Громадные ледовые поля, расчёркнутые причудливыми трещинами, уплывали, сменяя друг друга, словно кадры кино, снятые рапидной камерой, дающей медленно движущееся изображение.
На борту самолёта все занимались своим делом. Гидролог определял бальность льда, вносил в квадратики карты цифровые значения с тем, чтобы к концу полёта сложилась определённая картина ледовой обстановки в интересующем нас районе. Штурман смотрел, как бы не прозевать наземные ориентиры, в океане они редки. Механик, самый старший в экипаже по возрасту, варил на электроплитке «ледовый» борщ. Капитан-наставник тоже наблюдал за ледовой обстановкой, но он будет руководствоваться картой, которую составит гидролог. А пока у него есть свободное время, и он может, что называется, травить байки. Я тоже почти свободен, только время от времени беру в руки камеру, а в остальное с удовольствием слушаю капитана-наставника. Вот уж истории, как говорится, из первых рук. Ему есть что рассказать, он объехал весь мир, несколько раз обогнул земной шар. У меня к нему много всяких вопросов. Я-то нигде не был и ничего не видел. Меня крайне удивило, что он бросил капитанство на судне и ушёл в капитаны-наставники. Теперь уже не бывает за границей, которой многие бредят и мечтают об этом. Тогда заграница была трудно осуществляемой мечтой. В социалистические страны можно было попасть по турпутёвкам, а в капиталистические – почти невозможно. Как известно, запретный фрукт сладок и желаем! Всем хотелось посмотреть, как живут на этом жутком, загнивающем западе, который ежедневно ругают в советской прессе. Политические обозреватели по Центральному телевиденью предсказывают близкий конец буржуйскому строю, тем самым ещё больше подогревая желания обывателя увидеть этот АД, из которого эти самые обозреватели везли дефицитное шмутьё, бытовую технику. Если этот обречённый капиталистический запад на самом деле скоро погибнет, откуда они будут привозить дефицитные дублёнки, джинсы, диво техники – видеомагнитофоны? Наша промышленность ничего подобного не выпускала и на советские деньги эти игрушки не купишь. Свой уход с судна капитан-наставник объяснил просто:
– Я по полгода не бывал дома. Дети выросли без меня. Такая жизнь не делает семью крепкой…. Многие жены приспособились, заводят себе друзей на время отсутствия мужа и живут с ними годами… да годами. Мужья становятся чужими в своей семье… Я со временем понял, что лучше семьи, дома – нет ничего… Вот в Арктике отработаю и домой.
В загранрейсах капитан отвечает за всё. Представляешь, – рассказывал он, – если кто-нибудь уйдёт в увольнение в какой-то стране и не вернётся на борт? – неприятности капитану сверх всяких мер. Если даже ничего не произошло, то всё равно время от времени тебя приглашают в партком пароходства для отчёта по идеологической части. Там задают массу вопросов… Такое напряжение испытываешь… Через всё это прошёл, мне это надоело, и я устал от такой жизни. А здесь занимаюсь только своим профессиональным делом и всё…
У нас в пароходстве был такой случай. Пригласили в партком одного старейшего капитана, тоже обошедшего весь мир … Там спрашивают: как ведёт себя команда, не замечен ли кто в нежелательных контактах с иностранцами, не занимаются ли члены команды спекуляцией, контрабандой, не посещают ли моряки увеселительных заведений со стриптизом и т. д. Все эти вопросы были заданы ему, а он, как положено, отвечал, понимая всю лицемерность процедуры, как, впрочем, понимали её и задававшие их. Куда деваться, система требует, и люди эти требования выполняют. Наконец, его спросили о последнем рейсе. Последний рейс был в страны латинской Америки. Здесь этого капитана прорвало, хотя, идя на партком, он не собирался ничего такого говорить. Вот попала шлея под хвост и всё тут…
«Такого-то числа и месяца мы зашли в порт, – рассказывал капитан. Встали на рейд в ожидании места у стенки под разгрузку. А у них на берегу для приходящих судов имеется весь сервис. Вы можете отдохнуть, расслабиться. Прекрасные пляжи, небольшие ресторанчики, увеселительные заведения, в общем – полный набор.
Хозяин ресторанчика, видя, что пришло судно, стал интенсивно готовиться к встрече. Они там знают всё: сколько будут держать на рейде, сколько под разгрузкой, погрузкой и когда судно отвалит. Хозяин прикинул, что судно вот-вот встанет под разгрузку, и свободные от вахты члены экипажа пойдут на берег передохнуть, попить пивка, отведать экзотических блюд. Судно встало к стенке. Хозяин ресторанчика уже всё приготовил, ждёт, но никого нет. Что за дела? Он музыку погромче – никого… Послал мальчишку за девушками. Девушки появились, прохаживаются перед судном в коротеньких юбочках, зазывно улыбаются… Судно, словно сфинкс, молчит и никак не реагирует. Прошло какое-то время, и команда… дрогнула. Смотрит хозяин ресторана – идут! Он официантов всех на улицу, они встали у входа в ожидательной позе, готовые исполнить любой заказ. Но наши моряки с волейбольным мячом, не глядя в сторону ресторанчика, девушек и официантов прошли на пляж играть в волейбол. Часа через два они прошли обратно на судно, также не глядя в сторону ресторанчика, официантов и девушек. У ресторана смолкла музыка, все вышли на улицу и уставились на наше судно с вопрошающим взглядом:
– Что ещё вам надо? – спрашивали их глаза, – почему не идёте?
У трапа нашего судна стоял, как обычно, вахтенный матрос с повязкой на рукаве. Хозяин ресторанчика подозвал мальчика, которого посылал за девушками, и что-то шепнул на ухо. Тот побежал к трапу нашего судна, подскочил к вахтенному матросу и вдруг схватил его за причинное место и, повернувшись к тому, кто его послал, прокричал: «Есть, есть!»
Вот так мы выглядим в глазах других людей. Они уже сомневаются, есть ли у русских то, чем мы можем утешить женщин…»
Байки байками, но всё же делу – время, потехе – час
Арктика с неба
Мы должны были определить, имеется ли возможность провести караваны севернее, то есть вокруг архипелага Северная Земля, минуя пролив Вилькицкого. Разведка заняла семь часов, после этой работы мы пошли ночевать на остров Средний, входящий в состав архипелага. Нас встретила зима, как в Европе, – мягкая, теплая. До самого горизонта снежный покров, но температура воздуха –1-2 градуса. Вокруг сотни пустых бочек из-под дизельного топлива, скопившиеся здесь, наверное, с послевоенных времен. Увозить их отсюда накладно.
Недалеко от взлетной полосы стоял дом. В этом доме было все: столовая, она же кают-компания, кухня, комнаты для приезжих, жилые помещения для постоянно живущих, радиостанция и т. д. По три года безвыездно живут там полярники, каждый день перед глазами одни и те же лица. По-моему, можно взбеситься от однообразия…. А тут заваливается сразу семь человек. После ужина долго сидели за столом, разговаривали, наслаждались общением. Две женщины на кухне, неторопливо делая свое дело, через большой проем для раздачи поглядывали на мужскую лётную дружину и между собой, видимо, обсуждали новые лица…
Я поднялся наверх приготовить камеру на завтра. Утром в кают-компании встретились как родные. Мы сказали, что на Северной Земле спиться отлично. Потом снова сели в свой Ил. Был август, мне только исполнилось тридцать лет! Это самый прекрасный месяц лета! Наше северное полушарие полно тепла, где-то созрели овощи и фрукты, а здесь до самого горизонта бесконечный снег, небо серое, плоское, все одеты по-зимнему. А состояние души было на грани восторга. Может, оттого, что я переживал не свойственное большей части нашего полушария состояние природы. А может быть, что ощущал себя на белой крыше нашей планеты. До полюса-то, мне казалось, рукой подать…
Сколько отважных мужественных людей стремились сюда, мечтали увидеть эту загадочную землю? Большинство из них не дошли или не преодолели обратного пути…
Трудно перечислить всех путешественников, стремившихся к полюсу, или тех, кто хотел пройти Северный морской путь. Они шли в Арктику на кораблях, собачьих упряжках, на лыжах, на дирижаблях и воздушных шарах. К Северному полюсу, начиная с ХVII века, было организовано около тридцати пяти экспедиций. А в прошлом веке это были: Г. Я. Седов на шхуне «Святой мученик Фока», на которой дошел до Земли Франца-Иосифа, а оттуда уже больной с двумя своими товарищами начал штурмовать Северный полюс, но умер в пути. В 1926 году Р. Амундсен на дирижабле со Шпицбергена через Северный полюс благополучно пролетел на Аляску. В 1928 году Умберто Нобиле на дирижабле достиг Северного полюса, но на обратном пути потерпел бедствие. Трагически погиб исследователь Арктики барон Эдуард Толь, исчезли экспедиции В. А. Русанова и Г. Л. Брусилова. Был раздавлен льдами пароход «Челюскин». Казалось, все это происходило где-то здесь, рядом,.. и мерещатся скованные льдами парусники, бегущие меж торосов собачьи упряжки…
Взлетели. Пошли посмотреть, что делается севернее архипелага. Гидролог мне растолковал, как определить балльность льда. Я включился в это дело, говорю ему: «Вот в этом квадрате шесть баллов». Он кивает головой – верно, мол, иногда поправляет – не так, дескать. Мы летели довольно низко со скоростью километров 350-400 в час. Полет проходит интересно, не замечаешь часы. Зовет радист, без разговоров надевает наушники на мою голову… Слышу, как саксофон печально, с надрывом выводит прекрасную мелодию. Музыка плывет, словно идет Христос по дорожке… Радист улыбается и подмигивает – мол, знай наших!
Командир корабля Герой Советского Союза, бывший бомбардировщик. Фамилию его не помню. Теперь думаю, что снял его весьма посредственно, как у нас говорят, знаково, хотя были тому причины. Нет ни характера, ни судьбы, ни образа. Для зрителя это просто несколько проходящих кадров. Не было тогда нынешних мобильных технических средств. Не на чем было, например, записать его увлекательный рассказ о жизни. Не было тогда под рукой семейного фотоальбома с фотографиями военных лет. Хорошо было бы снять его в разных ситуациях с подробностями, штрихами, деталями, невзначай подсмотренными… Тогда бы он запомнился, его личность стала объемной, интересной. Все эти возможности просто отсутствовали. Было что было.
Так вот, командир-то наш был мужик боевой! Он с самой юности мечтал стать военным летчиком. Подбирал и читал литературу по авиации, затем поступил в военную школу летчиков. Вскоре началась война. Воевал – дай бог каждому! Стал Героем Советского Союза и был представлен на дважды Героя, но случилось ЧП. То ли подрался, то ли разнимал драку… В общем, участвовал в каком-то шумном деле (местного значения), и начальство не дало ход его наградным документам в воспитательных целях.
Он рассказывал мне о себе и о своем боевом друге в маленькой теплой гостинице, какие бывают где-то в стороне от магистральных авиалиний с чисто вымытыми полами, простенькими дорожками, белыми чехлами на диванчиках и стульях. Такую обстановку теперь можно увидеть только в старых черно-белых фильмах или на картинах. Этот почти домашний уют невозможно было не оценить, потому что в сотне метров от гостиницы простирались неспокойные и всегда холодные воды Карского моря.
«Мы были друзьями, – рассказывал он, – и на задания старались ходить вместе. Даже, может быть, соревновались в самом хорошем смысле слова. Бомбили армию Паулюса под Сталинградом. Друг за другом заходили на цель. Снизу били зенитки. Мой друг шел впереди меня, я на определенном расстоянии за ним. На моих глазах его самолет разорвало от прямого попадания снаряда… Потом моя машина прошла точно по этому месту. Взрывная волна болтнула мой бомбардировщик, но осколки не задели. Мой друг тоже носил звезду Героя…»
Он рассказал, как однажды тянул свою подбитую машину за Волгу и едва с этим справился, а второй раз пришлось покидать горящий самолет, благо, что над своей территорией. Он приподнял низ брюк и показал выгнутую кость ноги…. Еще рассказывал и рассказывал, но время стерло из памяти подробности его повествования. Мне казалось тогда это делом обычным, как, впрочем, и мое пребывание в Арктике…
Когда мы нашли подходящий путь судам, я попросил нашего командира пройти над караваном, чтобы снять его с небольшой высоты. Просьба моя, как выяснилось, была излишней, потому что командир должен был сбросить вымпел на ледокол с картой ледовой обстановки. На подлете рассматривал маленькие кораблики в безбрежном ледовом пространстве, насыщенном хаотичными трещинами, черными полыньями. Капитан-наставник с борта самолета по микрофону сказал на все суда, что всем мужчинам необходимо побриться, переодеться, женщинам сделать прически, накрасить губы – «Вас сейчас будет снимать кинооператор Евгений Корзун». Это он так пошутил на всю Арктику! Что было! Команды высыпали на палубы, махали шапками, задрав головы вверх…
Я взял камеру и пошел к двери самолета. Около нее лежал конец толстой веревки, которая другим своим концом была привязана за что-то в фюзеляже против двери. Я опоясался свободным концом веревки, прихватив себя сзади на один узел, не считая, что эта страховка вообще пригодится. Ну, раз надо по технике безопасности, то почему не исполнить инструкцию. Стою, жду, когда откроют дверь. Приходит второй пилот. Сначала он двинулся к двери открывать, а потом шагнул ко мне, повернул к себе мою спину, чтобы посмотреть, как я исполнил меры по технике безопасности. Второй пилот глянул на меня с крайним изумлением, если не сказать больше, а потом повертел пальцем у виска, дескать, дурень же ты… Он дернул веревку, она упала к моим ногам и не могла бы удержать меня от падения из самолета. Летчик сделал из нее петлю и набросил ее на меня через голову, теперь я был накрепко воссоединен с фюзеляжем Ила.
Дверь открылась. Рев моторов с каким-то новым металлическим оттенком ворвался в фюзеляж. Я неотрывно смотрел в кадр, чтобы не пропустить изображение на заходе самолета. Появились суда, я нажал кнопку. Самолет, до того шедший горизонтально, вдруг резко навалился на правое крыло и стал делать крутой вираж. Проем дверей, перед которыми я стоял, теперь оказались не передо мной, а подо мной… Веревка натянулась, я повис над дверным проемом, петля туго охватила мою талию. У меня захватило дух… Казалось, что никакая веревка не выдержит моего веса и что я обязательно вывалюсь из самолета. Внизу меня приветствовали, а мне было не до приветствий, но таки снял весь пролет, хоть и в подвешенном состоянии. Мы еще зашли над каким-то ледоколом. По команде командира был брошен вымпел. Он точно лег на палубу судна!
Тогда воочию удостоверился, что командир наш в бомбометании толк знает!
Ил удалялся от каравана судов. Они становились просто точечками. Наш курс лежал снова на остров Средний. Я пребывал в хорошем настроении: во-первых, потому что эпизод «ледовая разведка», как мне казалось, складывался интересно, во-вторых, снова увижу Северную Землю и, в-третьих, хотя это можно отнести к «во-первых», не вывалился из самолета и остался жить в этом мире! У экипажа тоже было отличное настроение, потому что регламент времени полетов в августе они уже налетали. По этому поводу механик откуда-то, как факир, вдруг достал… арбуз! Наш самолет затрясло от перемещения ликующих! Со стороны глядючи, можно было подумать, хотя кто в небе Арктики может глядеть со стороны? Арбуз разрезали и съели!
Мне очень хотелось порулить штурвалом самолета. Кому не хочется? Это же мечта детства! Второй пилот был мой ровесник, поэтому я шепнул ему о своем «скромном» желании. Он «сделал глазки» на командира и сказал: «Когда он уйдет есть «ледовый» борщ, попробуешь чуть-чуть».
Я приготовил камеру, чтобы запечатлеть себя за штурвалом летящей машины, показал второму, где нажать, тот взял камеру в руки, прицелился и кивнул мне – мол, понял, сниму. Когда командир ушел, я быстренько занял его место, надел наушники и взялся за штурвал. Он был очень упругий, и сам без моего вмешательства рулил. Я глянул на второго пилота, мол, ничего не получается… Он выключил автопилот и я услышал в наушниках его голос: «Ну, чуть возьми на себя…»
Я потянул штурвал на себя, Ил «вздохнул», приподнимаясь вверх. Второй нажал на кнопку камеры… Когда я увидел этот материал на экране, то не скажешь, что это снято в воздухе. Такое же можно снять и на земле. Ощущение полета отсутствовало. Я был разочарован, хотя знаю, что это снято в заправдашнем небе Арктики! На Диксоне мы расстались. За эти два дня мы налетали 15 незабываемых часов!
